27. Идиллия
Прошли, но с трудом. Стена оказалась покрепче прежних жесткая
плоскость с ничтожной упругостью. То ли в механизме проходимости чтото
заело, то ли нас действительно не хотели пускать, но проторчали мы в
коридоре довольно долго. Открылся проход внезапно, когда мы, меньше всего
ожидая этого, уселись перед ним, чтобы обсудить положение. Да и открылась
стена поиному, не размякла, а растаяла, оставив в воздухе лишь розовый
туман.
То, что открылось за ней, показалось бредом, галлюцинацией, волшебным
миражем в красной пустыне. Впрочем, и пустыни не было, не только красной.
Перед нами расстилалось зеленое поле, расшитое белорозовыми стежками
клевера и золотистыми пятнышками ромашек. Обыкновенное земное поле,
широкое и холмистое, как в Швейцарии или в Подмосковье у Звенигорода. И
голубая речушка вдали, почемуто очень знакомая, и виданныйперевиданный
проселок, сухой и пыльный, с накатанными колеями от полуторок и трехтонок.
Даже мост через речонку не бетонный и не стальной встречал знакомыми
нетесаными бревнами. А за рекой, за дорогой что за наваждение! паслись
коровы, белые, рыжие, пятнистые, с колокольчиками на шее, с надпиленными
рогами, меланхоличные, разомлевшие от жары. И уже совсем далеко виднелась
темнозеленая полоска леса, не похожего на здешние даже издали.
И всетаки в пейзаже было чтото странное и чужое. Я сразу понял что:
не было следов человека и его дел. Ни телеграфных столбов вдоль дороги, ни
линии высоковольтной передачи, ни пастуха с подпасками, ни удочек,
закинутых над черными заводями, ни грузовиков на дороге, ни путников
никого.
Из коридора в поле вели ступеньки деревянные, щербатые, потемневшие
от времени и дождей. Они противно скрипели под ногами. Я первым ступил на
траву, побежал навстречу теплому ветерку и крикнул:
А ну сюда!
И осекся. Зернов и Мартин уже сошли со щербатых ступенек, но еще не
видели, что и ступеньки, и розовая вуаль стены, и коридор за ней, и вообще
все, что могло хоть приблизительно напоминать покинутый нами завод, все
исчезло. Позади простиралось то же поле, и дорога, поворачивая прихотливой
петлей, ползла к горизонту с такой же полоской леса. Это было так страшно,
что я вскрикнул. Мартин потом говорил, что у меня был вид человека,
узревшего привидение. Не знаю, как выглядел я, но у Мартина с Зерновым вид
был не лучше.
Трансформация интерьера, задумчиво произнес Зернов, как в
СенДизье, и замолчал.
Мы не знали, радоваться нам или плакать. Радоваться идиллическому концу
нашего путешествия а впрочем, конец ли это? или плакать по так и не
открытой тайне завода. Мы сидели на росистой траве и молчали. Не помню,
сколько прошло полчаса, час, не хотелось ни думать, ни говорить: слишком
резким был переход от сверхпроходимости и невидимок к этой зеленой
идиллии.
Но Зернов оставался Зерновым; он посмотрел на часы и сказал:
А солнцето бутафорское.
Мы поглядели на солнце и ничего не поняли: солнце как солнце желтое,
пламенеющее, с белесым ореолом вокруг диска.
Я уже давно слежу за ним, продолжал он. Не сдвинулось ни на метр.
Висит, как люстра.
Как ты это заметил? спросил я.
По тени. Он указал на тоненькую тень от ножа Мартина, упиравшуюся
точно в стебель ромашки. Как была, так и осталась.
А нож откуда?
Я воткнул, подал голос Мартин. Сидеть неудобно было мешал.
А я еще обратил внимание на тень от ножа, засмеялся Зернов. Очень
уж точно она в ромашку пришлась. А потом случайно взглянул: на том же
месте лежит, ни на миллиметр не сдвинулась. Он снова засмеялся
беззаботно и весело, как будто его ничуточки не удивляло ни исчезновение
завода, ни загадочное поведение солнца.
Не понимаю, чему ты радуешься.
Ясности, Юрий, ясности. Он вытащил из земли нож, щелкнул тоненьким
лезвием. Ничто не исчезло и не растаяло. И никуда мы из завода не
выходили. Просто перешли в следующий цех сквозь очередную неправдоподобную
стену. И не наша вина, что этот цех оказался таким... обычным. И травка, и
коровки...
Тоже бутафорские?
Я не включался в игру. А он продолжал с этаким гидовским
превосходством:
Почему бутафорские? Настоящие. Только солнце иллюзорное, а все
остальное и лужок, и буренки вполне добротная модель. Даже молока, я
уверен, можно попробовать. Ну, кто умеет доить коров?
Вызвался Мартин: приходилось у отца на ферме.
Я с детства побаивался коров и не рискнул бы пройти сквозь стадо, но
эти буренки так равнодушно встретили нас, что и я осмелел. А Мартин и
совсем бесстрашно ощупывал набухшее вымя.
Давно не доены, сказал он.
Зернов не удивился:
Так и должно быть.
Он попрежнему говорил загадками, ничего толком не объясняя. Я так ему
и сказал.
Не обижайся, улыбнулся он. Я и сам еще не все понимаю. А
непрочными гипотезами бросаться не хочется.
Мы подошли к Мартину, уже попробовавшему молока от флегматичной
пеструшки. Попробовали и мы, благо ведро оказалось под боком, словно
невидимые хозяева предвидели и такую возможность. И молоко оказалось
настоящим, вкусным, жирным и теплым чудесное парное молоко от ухоженной
коровы. Не хватало лишь доброго каравая с хрустящей корочкой сверху.
Вероятно, Мартин подумал о том же, потому что спросил:
А если нас продержат здесь не день и не два, что есть будем?
Думаю, и об этом позаботятся, сказал Зернов.
Он пристально всматривался в березовую рощицу поодаль левитановский
холст, спроецированный в трехмерное пространство. Чтото похожее на стог
сена высилось на опушке.
Может быть, шалаш? предположил Мартин.
Но вблизи шалаш оказался погребом, старым, но прочным, какие строят
рачительные хозяева. Тяжелая, почерневшая от времени дверь была чуть
приоткрыта, а из щели несло сыростью. Мы распахнули ее, и к запаху сырости
присоединился запах винного погребка. Древние ступеньки, покрытые сизой
плесенью, приглашали спуститься. «Сойдем?" спросил взгляд Мартина.
«Сойдем», кивнули мы, и все трое, заинтригованные новой загадкой,
подошли к другой двери, уже под землей. Она тоже была приоткрыта. Мартин
чиркнул было спичкой, но Зернов остановил его:
Не надо. Там свет.
Дверь открылась почти без усилий, пропустив нас в большой длинный зал с
низкими темными сводами. Пятьшесть свечей, расставленных где попало,
слабо освещали часть каменной кладки, сырой земляной пол и вдоль стен,
одна на одну в три яруса, огромные смоляные бочки. В тусклом, неверном
свете чуть поблескивали медные краны, а над ними на крепких днищах бочек
белой масляной краской ктото вывел порядковые номера. Видимо, зал был
чемто вроде дегустаторской, если в бочках действительно «отдыхало» вино.
Разные номера, разные индексы, разные вина. А между бочками темнел проход,
широкий и длинный.
Любопытно, что там в бочках? спросил я.
Вино, сказал Мартин.
Не убежден. Почему ты решил, что в бочках вино?
А что?
Все, что угодно: вода, спирт, масло.
Или вообще ничего нет, добавил Зернов.
Я постучал кулаком по днищу бочки. Ответил сухой и короткий звук.
Полна.
Теперь только попробовать содержимое, облизнулся Мартин, и спор
разрешен. Ну, кто пробовать будет?
Никто, оборвал Зернов. Хватит рискованных экспериментов. Меня
больше интересует, что над нами.
Как что? не понял Мартин. Небо, трава, коровы.
Мне бы вашу уверенность, усмехнулся Зернов и полез наверх.
На последней ступеньке он остановился:
Готовы? и открыл дверь.
В погребе сразу стало светло. Мы с Мартином переглянулись: все, мол,
ясно. Хоть и бутафорское солнце, но светить светит! И коровы, вероятно,
пасутся.