Часть Первая. Рождение Селесты
1. Встреча в Отеле
Что это ты несешь? строго спросила
Гусеница. Ты в своем уме?
Не знаю, отвечала Алиса. Должно
быть, в чужом.
Л.Кэрролл. Алиса в Стране чудес
Многое удивительное в жизни начинается с пустяков; В данном случае со
встречи в отеле. То был ветхий, старомодный отель, вернее,
гостиницапансионат, облюбованная главным образом ньюйоркскими
старожилами. Жили в ней посезонно преимущественно актеры не из крупных и
годами холостяки и старые девы, сумевшие сберечь коечто, как говорится,
на черный день. Жили в пропыленных, прокуренных и захламленных номерах, не
ропща и не жалуясь, потому что роптать бесполезно, а жаловаться некому. Да
и само расположение гостиницы в городе служило как бы предостережением для
строптивых и недовольных: в десяти минутах ходьбы благопристойная Третья
авеню незаметно переходила в печально известную Бауэри улицу ночлежек,
притонов и забегаловок, иначе говоря, последний круг ньюйоркского ада.
«Выкинут из номера покатишься на Бауэри», говорили старожилы в баре
гостиницы, с нескрываемым удивлением и даже сочувствием поглядывая на
чудаков приезжих, рискнувших по неведению поискать приюта в этом отеле.
Среди таких чудаков однажды в июньскую жару оказались здесь двое
русских Рослов и Шпагин, прибывшие в НьюЙорк на симпозиум математиков и
биологов, кровно заинтересованных в проблемах биологической радиосвязи, а
точнее говоря, в поисках физикохимических пружин, приводящих в действие
механизмы информации и мышления. Приехали они с запозданием,
забронированные для них гостиничные номера были захвачены другими
участниками симпозиума, а в отель на Третьей авеню их привез ньюйоркский
таксист, хорошо знавший все места в городе, где может приклонить голову
странник. Странники наши устали, да и выбора у них не было, вот и пришлось
им на все время симпозиума прочно обосноваться в угловой комнате на
восьмом этаже для сна, отдыха и традиционной яичницы с ветчиной на завтрак
и ужин. Особенно все это не удручало: отель был тихий, никто не
навязывался в знакомые, и даже в темном баре можно было посидеть
полчасика, не привлекая любопытства завсегдатаев. Оно лениво проснулось с
первым появлением русских и тут же угасло. Тем более неожиданным оказался
их последний вечер в гостинице.
Симпозиум уже закончился, а теперь предстояла захватывающе интересная
командировка в Лондон: их пригласил «поработать немножко» в его
лаборатории профессор Сайрус МакКэрри, глава новой английской
математической школы и, как говорили в кулуарах симпозиума, звезда первой
величины на небосклоне мировой кибернетики. Это любезное приглашение,
вопервых, совпадало с задачами, поставленными перед ними советскими
научными организациями, а вовторых, просто льстило самолюбию двух
советских парней, ни один из которых, несмотря на докторскую степень, еще
не дотянул до тридцати лет. «Счастливый возраст, возраст Эйнштейна и
Дирака, когда только и рождаются подлинные ученые. Я завидую вам, дети
мои», сказал МакКэрри. Рослов и Шпагин смущенно и благоговейно молчали.
Внимание английского ученого избавило их даже от всех необходимых, но
крайне утомительных бюрократических сложностей: предоставленная им в этой
командировке свобода действий еще не обеспечивала ни виз, ни гостиниц.
Визы и гостиницу в Лондоне МакКэрри оформил буквально за один день.
Только просил подождать его недельку, отдохнуть и познакомиться с городом
ему предстояло прочитать еще несколько лекций в Колумбийском
университете.
Осмотрев за день весь туристский НьюЙорк, счастливцы в предвкушении
дальнего плавания стали на якорь в баре, впервые за все время пребывания в
отеле заказав не пепсиколу, а содувиски. Напиток был омерзителен, нечто
вроде скверного коньяка, разбавленного шипучкой. Оба морщились и пили:
ведь им улыбалось счастье.
А красиво оно улыбается, сладко вздохнул Рослов.
Шпагин, хотя и занимающийся проблемами биологической радиосвязи, лично
не обладал необходимыми для нее качествами: он не понял своего
собеседника.
Кто? спросил он.
Рослов не ответил. Шпагин недоуменно оглядел пустоватый зал бара и
снова спросил:
Ты думаешь, она нам улыбается?
Теперь не понял Рослов:
Кто?
Девушка в красной кофточке.
В дверях между побуревшими от времени и пыли портьерами действительно
стояла девушка красный мак на песчаных дюнах; светлосоломенные волосы и
такого же цвета юбка закрепляли впечатление. Зрительная ассоциация тотчас
же подсказала Рослову, что оно вторично: он вспомнил шепот на скамьях
симпозиума, когда эта же девушка подымалась на кафедру.
Она нам улыбается, сказал Рослов.
Шпагин опять не понял:
А почему?
Ты не можешь водить машину и изучать мышление. У тебя слишком
медленные реакции. Попробуй ассоциативные связи. Кто делал сообщение о
поисках мышления на основе виртуальных и реальных мезонов?
Янина Желенска. Шпагин хлопнул себя по лбу. Я только сейчас ее
разглядел. А докладик так себе: шаг вперед два назад.
Помоему, она идет к нам, сказал Рослов.
Зачем?
Есть два объяснения математическое и логическое. Первое это
естественное стремление для кибернетика к кодированию десятизначных чисел.
Двоичная форма тройки одиннадцать. А сегодня одиннадцатый день нашего
пребывания в НьюЙорке.
Это уже мистика, а не математика.
Предпочитаешь логику? Пожалуйста. Тогда не менее естественно
стремление к общению с коллегами по ремеслу.
А девушка не спеша приближалась к их дальнему столику, необычная и
чужая в здешнем дыму и сумеречности. У Шпагина перехватило дыхание.
А как ты будешь с ней разговаривать? совсем уже испуганно прошептал
он.
Попольски, человек, попольски. Проше пана. Вшистко едно. Дзенькую.
Еще не вем. В общем, не пепши, Петше, вепша пепшем...
Возражать Рослову было поздно: девушка уже подошла к ним.
Если я присяду к вашему столику, Панове не будут сердиться?
спросила она на чисто московском диалекте с еле заметным польским
акцентом.
Рослов мгновенно нашелся:
Будем счастливы, пани Желенска. Янина, если не ошибаюсь? А может,
просто Яна?
Давайте просто.
Девушка присела к столу непринужденно и уверенно: Тут уж любопытство
двух докторов наук приняло, как говорят математики, экстремальный
характер. На красный цветок налетел ураган.
Откуда она знает русский язык? Да еще так хорошо. Специально училась?
Что делает в Варшаве? Почему оказалась в этой гостинице? Когда собирается
уезжать?
Вероятно, завтра. Русский язык знаю потому, что училась в Москве.
Сперва на мехмате, потом в НИИ. Немножко работала у Каммингса в Рокленде
уже варшавяне командировали. Интересовалась теорией регулирования в
применении к патологическим отклонениям человеческой психики. Видите, куда
уже забираются кибернетики. А в гостинице живу все время, только в бар не
заглядывала потому и не встретились. Ну, что еще спросите?
Она смеялась, а Рослов пристальнопристально всматривался, прищурясь, в
стрелки смешинокморщинок у глаз, потом громко и обрадованно вздохнул:
Вспомнил.
Давно пора. Кажется, я вас называла Анджей, да?
Дада. На курсовой вечеринке после КВН.
У маленькой Ляльки с хохолком. Тогда еще только входил в моду твист.
А смеялись вы точно так же.
Боже мой, десять лет назад! Я уже стала старухой.
Чаще смотритесь в зеркало. Вот я, например, даже не помню, была ли у
меня тогда борода.
Была! Такая же черная и колючая. Помните, как я Отклонялась, когда вы
читали стихи у моего уха. Ужасно щекотно.
А стихов не помните?
Забыла, пан Анджей.
Бросьте пана. На просто Анджея согласен даже приятно. А читал я вам
Тихонова. «Как пленительные полячки посылали письма ему, как вагоны и
водокачки умирали в красном дыму». Вагоны и водокачки уже и тогда умирали
только в военных фильмах, а вот пленительная полячка не послала мне ни
одного письма.
А почему ваш друг молчит? мгновенно переменила тему пленительная
полячка.
Потому Что он не с мехмата. А биологи молчат, потому что боятся
разучиться думать. Знаете сказку о сороконожке?
Я тоже почти биолог.
Вроде меня. Я математик, пришедший к биологии, а Семен биолог,
потянувшийся к математике. Братья ученые, в нашей судьбе лежит чтото
роковое.
Наконецто Шпагин получил возможность протиснуться в наступившую паузу.
До сих пор он молчал не изза застенчивости и не из присущей ему
диковатости, просто замкнутый круг разговора оставлял его за пределами
недоступной ему интимности. А сейчас реплика Рослова открывала дверь в мир
близких ему интересов.
Я не совсем согласен с вашим предположением о роли виртуальных
мезонов, робко начал он, смотря в глаза с лучикамисмешинками.
Все несогласны, вздохнула девушка. Я же сама его и опровергла. Но
поиски мышления должны продолжаться только на ядерном уровне.
Шпагин почувствовал твердую почву под ногами. Круг милой интимности был
прорван.
Вот так и до нейтрино докатимся, сказал он. Недавно ктото
предположил, уж не знаю, в шутку или не в шутку, что нейтрино может быть
единственным материалом, из которого построена человеческая душа.
Остроумно, конечно, но...
Рослов постучал стаканом по пластмассовой доске столика.
Симпозиум окончен, друзьяматематики. Спорщиков на мыло. Он
обернулся к бармену: Еще три содывиски.
Без меня, сказала Янина.
И вы не выпьете за нашу удачу? Мы с Семеном едем в Лондон к старику
Сайрусу.
Подумаешь, удивили. Я тоже еду.
К МакКэрри?
Конечно. Я третья. Потому и зашла сюда, чтобы договориться с
попутчиками.
Друзья переглянулись, тайно обрадовавшись. Шпагин залпом выпил свой
хайболл и подумал о том, что сейчас впервые понял, почему ему так
нравились польские фильмы. Изза их героинь. «Вы похожи на Беату Тышкевич,
хотелось сказать ему этой девушке, неприлично красивой для математика,
наша поездка именно с вами это праздник». Но вместо этого, откашлявшись,
произнес тоном экзаменатора, принимающего зачет:
Тогда у вас есть за что выпить. Общение с таким ученым, как Сайрус
МакКэрри, это праздник для нас, неофитов.
Рослов хотел сострить, но не успел. От стойки бара к ним шел немолодой,
лет пятидесяти, мужчина с проседью, почти незаметной на запыленных или
выгоревших волосах, и с меднокрасным загаром.
Он был в потертой кожаной куртке на «молниях» и походил не то на
летчика в отставке, не то на гонщика, вышедшего в тираж. «Пьян, подумал
Рослов, но держится. Опыт». Он шел твердо, не шатаясь, даже слишком
твердо, как человек, научившийся преодолевать опьянение, а подойдя,
спросил:
А поанглийски вы говорите?
Допустим, сказал Рослов. А что вас интересует? Наша
национальность?
То, что вы русские, я догадался сразу. По знакомым словам: «выпьем»,
«братья», «праздник». Он повторил их порусски. Я слышал их еще в дни
встречи на Эльбе. Не пугайтесь, я не намерен отвлекать вас воспоминаниями
о столь древних для вас временах. Вы люди ученые, бармен сказал мне об
этом, да я и сам читаю газеты. Может быть, поэтому вы сумеете ответить мне
на один мучительный для меня вопрос. Он пошатнулся и оперся на спинку
стоявшего рядом стула.
Янина заметила:
Может быть, мы отложим вопрос и ответ на завтра?
Я не настолько пьян, мисс, усмехнулся незнакомец, да и напоить
меня трудно. Вы разрешите, я всетаки сяду это будет удобнее и для меня
и для вас. Мне надо знать: может ли мощное магнитное поле както
воздействовать на психику человека?
Наступила пауза настолько странным и неожиданным показался нашим
друзьям этот вопрос. Элементарный по сути, он был задан в явно
неподходящей обстановке и явно неподходящим для этого человеком.
А почему вас это интересует? полюбопытствовала Янина.
Охотно расскажу. Но сперва мне бы хотелось услышать ответ.
Вопрос о воздействии магнитного поля на все живое уже давно не
вызывает сомнений, сказал Шпагин. Есть даже специальная область науки,
разрабатывающая эти проблемы, магнитобиология.
На все живое? задумчиво повторил незнакомец. Значит, и на психику
человека?
Все зависит от природы магнитного поля, от его мощности и
напряженности, от магнитной индукции, наконец, ну как бы вам сказать
популярнее? от силы, с которой магнитное поле действует на движущийся в
нем электрический заряд.
Я когдато учился в колледже, откликнулся незнакомец, коечто
помню. К сожалению, природа поля мне самому не ясна. Но мощность
колоссальна. При всем том это не электромагнит и не какаянибудь машина.
Тут чтото другое в самом воздухе. Большие стальные или железные массы оно
отшвыривает, как теннисный мячик, а то, что попадает в его пределы в
багаже или в карманах людей, мгновенно намагничивается и притягивается
друг к другу. Консервные банки, например, выскакивают из ящиков, как
живые, и слипаются в нечто огромное и бесформенное.
Любопытно, сказал равнодушно Рослов, для физиков.
Незнакомец предупредительно поднял руку: не торопись, погоди.
Меня не то занимает, продолжал он. Это удивительное магнитное
поле преображает людей. Они или видят сны наяву странные, тревожные и
очень реальные сны, или сходят с ума, переживая припадки подавляющей
сознание ярости или страха, или теряют ощущение личности, представляют
себя кемто другим, говорят на языках, им не знакомых и даже не слышанных
ранее. Выйдя из пределов поля, люди становятся самими собой, припадки
проходят, сознание и память проясняются, даже голова не болит.
Рослов заинтересованно подмигнул Янине.
Занятно, правда? Как раз для старого Сайруса. По его департаменту,
сказал он порусски.
В чемто перекликается и с опытами Каммингса в Роклендской больнице,
когда мы изучали степень психической восприимчивости на расстоянии. Только
здесь все непонятно. Где индуктор? Почему различны реакции? Диамагнитность
ферромагнитных металлов может найти свое объяснение хотя бы в характере
магнитного поля. Но оно не является источником гипнопередачи? А если эта
связь не биологическая? Вы нас простите, обратилась она к равнодушно
прислушивавшемуся незнакомцу, нас крайне заинтересовал ваш рассказ, и мы
по привычке заговорили на своем языке. Без магнитного поля, засмеялась
она, или в данном случае магнитное поле вы. Нам нужны подробности,
детали, все, что вы о нем знаете, иначе трудно все это себе представить и
научно обосновать. Где это магнитное поле, как вы с ним столкнулись, какие
наблюдения сделали, над кем, какие результаты получили, если пробовали
экспериментировать, в какой стране, в каких климатических и природных
условиях?
У вас есть время? спросил незнакомец. Тогда слушайте.