29. Ловушка Для Золушки
Скорее всего, нет, сказал Зернов.
А для кого?
Вероятно, это сеть коммуникаций, сконцентрированных в общем
коллекторе: энергопитание, подача реагентов или даже готовой продукции.
Может быть, в этих цветных трубках течет вино или молоко? А винные бочки и
коров мы уже видели.
И этикетки.
Почему же в других цехах не было трубок? усомнился Мартин.
Даже на Земле пользуются скрытой проводкой, рассуждал Зернов:
видимо, он пытался объяснить это себе. Да и кто может поручиться, что
такой общий коллектор не идет вокруг каждого цеха, каждой камеры,
разветвляясь на сотни ходов, по которым протянуты необходимые производству
инженерные сети.
Потвоему, мы попали в такой коллектор?
Возможно. По крайней мере, он нас куданибудь выведет.
А если нет?
Забыл СенДизье? возмутился Зернов. Откуда этот пессимизм?
Однажды, еще мальчишкой, я заблудился в лабиринте. В увеселительном
парке в Майами, вспомнил Мартин. Меня нашли только к вечеру, когда я
уже охрип от крика.
Жалеете голос? усмехнулся Зернов.
Нет, просто с тех пор не люблю лабиринты.
С лабиринтами я был знаком только по разделу «Для смекалистых» в
научнопопулярных журналах. К смекалистым я себя не причислял и никогда не
мог увести мышь от кошки или козу от волка фантазия журнальных смехачей
не шла дальше курса начальной зоологии. Слыхал от когото, что в
лабиринтах следует всегда поворачивать только направо: путь, правда,
длиннее, зато наверняка доберешься до выхода.
Этими сомнительными данными я и козырнул у первого поворота. Коридор
разветвлялся на три узких отростка, совсем как в старой сказке: три пути
от придорожного камня, перед которым стоит растерянный витязь. Но я не
растерялся, решительно повернув вправо. Мартин и Зернов нерешительно, но
все же не споря последовали за мной.
Коридор был заметно уже прежнего, и, сразу бросилось в глаза
исчезновение зеленых трубок. Красные, синие, желтые попрежнему тянулись
вдоль стен, подмигивая нам золотистыми искрами, а зеленых не было. Я
вспомнил рассуждения Зернова: быть может, он и прав: цветные трубки в
лабиринте это кровеносная и нервная системы завода. Зеленые, допустим,
протянуты в цех синтеза, а в дегустаторской они, скажем, и не нужны. И все
же я сомневался. Не в назначении, а в направлении трубок. По логике, они
должны вести в какойто общий коллектор. Но ведь логикато земная! А здесь
и разум чужой, и логика чужая, и даже мои повороты направо могут привести
нас Бог знает куда. Я невесело усмехнулся запоздалому озарению.
Зернов тотчас же это подметил:
Сомневаешься?
Сомневаюсь. Как бы не оказаться Сусаниным.
Один конец, вздохнул Мартин. Другого же выхода нет.
Есть, сказал я.
Какой?
Старый способ: через «стену» и в другой зал!
А трубы?
Бутафория. Я резко остановился. Попробуем.
Попробуй, улыбнулся Зернов.
Я шагнул к стене и, протянув руку, коснулся красной трубки, в которой
искрилось чтото жидкое и холодное. Материала трубки, стекла или пластика,
я не почувствовал: струя касалась руки жидкость не жидкость, а какойто
странно упругий шнур. Рука разрезала шнур надвое. Он вошел в ладонь и
вышел с тыльной ее части, но боли я не почувствовал, и ни капельки крови
не выступило. Шнур был нематериальным, иллюзорным, несуществующим и в то
же время ощущался на ощупь.
Мартин боязливо повторил опыт: сначала коснулся пальцами, пробормотав:
«Холодный, черт!", потом сжал «шнур» в кулаке. Упругая струя прошла и
сквозь кулак.
Задачка из курса проницаемости, насмешливо заметил Зернов.
Я удивился:
Есть такой курс?
Пока нет, но я бы с удовольствием написал его, если б мне подарили по
куску таких цветных ниточек.
Мартин отпустил «шнур» и осмотрел руку.
Трюк, сказал он, фокус.
Это было бы слишком просто. Руку у меня всетаки покалывало.
Может быть, это газ, особый газ для химических реакций? предположил
я.
Может быть, и газ, согласился Зернов, аммиак или метан. Только
почему он пронизывает, а не обтекает руку? Странно. Проницаемость
проницаемостью, но рука не малиновое желе. Скорее всего, это какиенибудь
функциональные группы, свободные радикалы или гаммакванты, я не
фантаст, в конце концов.
В томто и дело, что Зернов не был фантастом. Все, что он предполагал,
было достаточно обосновано и могло сойти за рабочую гипотезу. Иногда он
ошибался в такой дьявольщине любая ошибка простительна, но умных
догадок было гораздо больше, а его гениальной догадке на парижском
конгрессе аплодировал весь ученый, да и не только ученый мир. Но догадку о
гаммаквантах я отбросил газ был предпочтительнее, хотя бы просто
потому, что понятнее.
А где же течет этот газ, если это газ? спросил я. Трубка не
трубка, шнур не шнур. Может быть, тоже магнитная ловушка?
Я не уверен, что это газ, возразил Зернов, но даже если так, он
нигде не течет.
То есть как нигде?
А разве потоку нейтрино нужны коммуникации?
Вряд ли это нейтрино.
А способность проникать сквозь любую среду, не нарушая ее структуры,
по существу, та же. Если бы мы решили проблему проницаемости, то давно бы
пустили в утиль любой трубопровод. Как перегоняют нефть от скважин к
портам? По трубам. А если просто пустить струю нефти из скважин под землей
сквозь глину и камень? Чуешь? А воду в города? Под мостовой сквозь стены
прямо в кран. А водопровод в музей коммунхоза! Ясен принцип? Тогда шагай
не зевай. Время не терпит.
А время терпело: оно было самым терпеливым здесь, в мире, не знавшем
покоя. Оно просто не шло. Часы наши остановились с первых шагов под
куполом, когда фиолетовая пленка затянула входной тоннель. Я не совсем
понимаю, зачем нашим любезным хозяевам потребовалось отделить пространство
от времени. А может быть, стрелки часов остановило магнитное поле? Мы даже
не могли определить, сколько часов прошло в этих багровых коридорах и
залах с чудесными превращениями. Шесть часов, десять или сутки не знаю:
мы не видели ни настоящего неба, ни настоящего солнца. А если солнце над
пастбищем было всетаки настоящим? Может быть, оно не двигалось только
потому, что мы сами оказались вне времени? Сто тысяч «может быть» с
вопросительным знаком в конце предложения. А мне нужна была точка или хотя
бы запятая перед очередным нульпереходом в другое пространство, скупо
освещенное разноцветными шнурами и струями или залитое ярким светом
невидимых юпитеров и софитов.
Я не оборачивался знал, что друзья идут следом, только ускорял шаг,
торопясь пройти этот бесконечный коридорлабиринт. Поворот налево, поворот
направо, снова налево, опять направо я шел автоматически, не раздумывая,
куда же всетаки приведет нас ариаднина нить, тянувшаяся рядом. Она не
обрывалась и не пропадала, подмигивая золотистыми светляками огней,
завораживала пульсацией света и тени, усыпляла тревожную мысль о том, что
ожидает нас, когда она погаснет и оборвется.
Я опомнился, пройдя добрый десяток поворотов, чтото вдруг остановило
меня. Как подсознательный сигнал, как удар в спину. Я обернулся и никого
не увидел. «Борис! Дон!" закричал я. Никто не откликнулся. Только
красная струйка попрежнему текла рядом. Гдето я потерял их, гденибудь
позади она разветвлялась, разделив нас в этом гофмановском лабиринте. Не
раздумывая, я побежал назад, следя за струйкой. Нигде она не
раздваивалась, и нигде не отзывались на мой зов ни Зернов, ни Мартин.
Лабиринт молчал, стойко охраняя мое невольное одиночество. Даже эхо не
откликалось в темнокрасных проходах: голос тонул в них, как в вате, а я
все звал, звал, звал, чувствуя, как немеют губы и сдает сердце.
Самое страшное, что я не знал, куда идти дальше. Вспомнилось земное:
«Если вы потеряли друг друга, встречайтесь в центре ГУМа у фонтана».
Смешно. Где здесь этот спасительный фонтан, у которого дожидаются
насмешливые друзья. «Надо думать, куда идешь». Это Зернов. «Воробьев
считал?" Это Мартин. А может быть, все это просто ошибка хозяев, как
шпага Бонвиля, сотворенная из того же тумана, в котором бесследно пропал
Зернов. Сколько их уже было, таких ошибок, и в прошлом, и теперь. Уже
исчезал и возникал размноженный Мартин, смыкались стены, закрывались
проходы, били наотмашь силовые поля. Не много ли для одного путешествия
хоть и в Неведомое, но не гибельное, иначе не было бы смысла пропускать
нас сюда без предупреждения.
Во всем, что происходило, был свой, особый смысл. Должно быть, есть
смысл и в моем одиночестве. Надо только найти этот смысл и все станет на
свое место: коридор снова соединит нас и лекторский голос Зернова
объяснит, что именно произошло, почему и зачем. Я снова внимательно и
пытливо огляделся вокруг и в ужасе отшатнулся. В полуметре от меня на
уровне моего лица прямо в воздухе, никем и ничем не поддерживаемая, висела
свеча. Не тоненькая церковная свечечка, а толстая, с золотыми
полоскамикольцами, точьвточь такая же, какими московские модники
освещают свои вечеринки и ужины. Острый язычок пламени чуть вздрагивал,
колеблемый ветром, но ветра не было. Еще одно наваждение! Не долго
размышляя, я схватил эту загадочную свечупризрак, и... она оказалась
совсем не призраком, а вполне реальной свечой, тепловатым на ощупь,
оплывшим столбиком стеарина или воска. Я взял его из воздуха, как со стола
или полки, тоненький огонек задрожал, и горячая капля упала мне на руку.
Я разжал пальцы, и... свеча не свалилась на пол, а осталась висеть.
Мистика? Чушь! Ведь свеча появилась именно в тот момент, когда я
подумал о том, что найти их в багровых сумерках без фонаря или свечки было
совсем не просто, даже если бы они без сознания лежали рядом. Я подумал
именно о свечке, может быть, потому, что в этом мире она заменяла людям
электролампочку, и вдруг увидел ее воочию. Что это? Исполнение желаний?
Материализация мысли? Неожиданная способность творить чудеса? Но свеча
была лишь частью желания я просто хотел выбраться из этого лабиринта. А
может, хотение не было достаточно ясно мысленно сформулировано?
Я тотчас же сконцентрировал все внимание на неподвижно висевшей свече,
грозно нахмурил брови и, как в детской сказке, мысленно приказал: «Хочу
немедленно выйти из лабиринта».
Свеча чуть подпрыгнула в воздухе, огонек качнулся и погас. И ничего не
произошло больше, даже сказочный джинн не вырос из потухшего пламени. И
стены лабиринта не распались, и цветные струи коммуникаций попрежнему
убегали в чернильнокрасную мглу коридора, а я все так же стоял, тупо
разглядывая погасшую, но не падавшую свечу. «Борис бы, наверно, нашел
объяснение, подумал я. Частичная материализация желаний.
Воспроизведение мысленно воображаемых объектов. Самым желаемым из
воображаемых объектов был, конечно, он сам. Плюс Мартин с его кулачищами и
безрассудной смелостью. Всетаки где они? Быть может, гденибудь рядом, в
таком же немыслимом зале с прыгающими «мешками» и висящими свечками. Я
представил себе, как Зернов чтото внушает Мартину, а тот внимательно
слушает, согласно кивая. Потом Борис командует: «Вперед!" и оба
устремляются между такими же струями искать меня, для них бесследно
исчезнувшего.
Я так ясно представил себе эту картину, что она вдруг возникла передо
мной в клубящемся тумане стены. Сквозь его сумеречно красную дымку я
действительно увидал Мартина, внимательно слушающего явно горячившегося
Зернова. Голосов я не слышал: чтото глушило их. «Борис! Дон!" снова
закричал я. Они даже не вздрогнули, даже не обернулись. Мой голос так же
не долетал до них, и я в отчаянии обрушился на прозрачную стену
прозрачную, но непроницаемую. Этот знакомый клубившийся дымтуман, не то
кровавого, не то малинового оттенка, отталкивал вроде батута, на котором я
прыгал, бывало, в институтском спортивном зале. Отталкивал и швырял на
пол, как взбесившиеся силовые поляневидимки, пока я наконец, совсем
обессиленный, так и остался лежать не подымаясь. А туманное «окно» в стене
уже погасло, как экран телевизора, выключенного из сети.
Вот и все. Последнее желание исполнено: показали, успокоили, и, как
говорится, хорошего понемножку. Шагай дальше, если знаешь, куда шагать. А
я не знал. И сидел на полу, в сотый раз спрашивая себя: что делать, что
делать, что делать? А вдруг это конец? Вдруг я никогда уже не увижу ни
голубого неба над головой, ни травы или хотя бы камней под ногами, ни
друзей, так странно пропавших в этом гибельном лабиринте?
А почему гибельном? Почему пропавших? Почему не увидишь? спросил
меня гдето рядом до жути знакомый голос.